Ł Обзоры военных ботинок, энциклопедия военной техники, холодное оружие Второй мировой войны

ДЕЛАРЮ Ж. "ИСТОРИЯ ГЕСТАПО", 1998

Его дядя, гамбургский врач, упрекнул его однажды за проведение опытов над людьми. Спор длился целую ночь. Рашер защищал нацистские принципы, ссылаясь на доктора Гуетта, который одним из первых обрушился на "неразумную любовь к низшим и асоциальным существам", а дядя пытался раскрыть перед племянником значение верности принципам Гиппократа. В конце концов Рашер признался своему дяде, что он "смеет задумываться" и понимает, что вступил на неправедный путь, но не видит, "как с него сойти".

Однако далеко не все германские медики оказались такими, как Рашер. Когда доктор Вельтц предложил доктору Лютцу участвовать в опытах над людьми, тот ответил: "Я не считаю себя достаточно черствым для такого рода опытов; для меня довольно трудно работать даже с собаками, которые жалобно смотрят на вас и, кажется, тоже имеют душу".

Для врачей-нацистов такого рода вопросы не вставали. И сам Рашер свысока относился к своим собратьям. Однажды он заявил физиологу Райну: "Вы считаете себя физиологом, но ваш опыт ограничивается морскими свинками и мышами. Я, можно сказать, единственный, кто по-настоящему знает физиологию человека, так как я провожу эксперименты над людьми, а не над мышами".

Гиммлер поощрял проведение этих опытов и не единожды утверждал в своих письмах, что только службы СС способны поставлять для них необходимый человеческий материал. Он часто сам присутствовал на таких опытах и решительно пресекал возникавшие иногда робкие возражения против них.

"Исследования доктора Рашера, - писал он генералу Мильху в ноябре 1942 года, - построены на опытах, имеющих огромное значение; я лично беру на себя ответственность поставлять для них преступников и социально опасных лиц; эти люди, заслуживающие только смерти, набираются в концлагерях.

Следовало бы устранить трудности, связанные главным образом с возражениями религиозного порядка, сдерживающие развитие опытов, ответственность за которые я беру на себя. Я лично присутствовал на опытах и могу без преувеличения сказать, что участвовал на всех этапах научной работы, оказывая ей помощь и стимулируя ее.

Нам потребуется еще по меньшей мере десяток лет, чтобы выкорчевать узость мысли, свойственную нашим людям. Я хочу напомнить, что осуществление связи между военно-воздушными силами и организацией СС было поручено медику-нехристианину, имевшему хорошую научную репутацию и не склонному к интеллигентским взлетам".

В письме Рашеру Гиммлер идет значительно дальше. И переходит по своей привычке к угрозам: "Людей, которые даже сегодня отвергают опыты над человеческим материалом, предпочитая допустить гибель храбрых германских солдат, нежели пустить в ход результаты своих экспериментов, я считаю настоящими изменниками родины. И я не колеблясь сообщу их имена соответствующим властям, а вам разрешаю сообщить этим властям о моей позиции".

Высокое покровительство Гиммлера не спасло Рашера и его жену от трагической гибели.

В 1943 году разразился довольно странный скандал. Госпожа Рашер, мать двоих детей (Рашер женился на ней, когда она была беременна вторым), заявила о том, что вновь беременна, а затем представила новорожденного. Однако вскоре обнаружилось, что беременность была мнимой, а ребенок краденым. Для человека, который столь дешево ценил человеческие страдания и жизни, в обществе, где самые отвратительные преступления совершались чуть ли не ежедневно, эта история представлялась сущим пустяком. Но нацистская "мораль" смотрела на вещи иначе. Все, что касалось расы и наследственности, приобретало священный характер, и попытка обманным путем ввести в общество с "ценной кровью" ребенка неизвестного происхождения и, возможно, с "нечистой" кровью, попытка, осложненная враньем рейхсфюреру СС, рассматривалась как тягчайшее преступление. Сперва чета Рашер исчезла, а затем в конце 1943 года они были арестованы и брошены в тюрьму. По их делу началось следствие. Когда союзные войска начали приближаться к центру Германии, Гиммлер издал строжайший приказ с требованием не допустить, чтобы семья Рашеров попала живыми в руки противника. Он считал Рашера, особенно его жену достаточно болтливыми и опасался их разоблачений. Госпожа Рашер была повешена в Равенсбрюке. А сам доктор Рашер отправлен в Дахау и брошен в одиночную камеру бункера. В конце апреля 1945 года он был убит выстрелом из пистолета, когда через полуоткрытую дверь ему подавали пищу.

В лагерях проводилось и много других опытов. Проверялись, например, вакцины и другие методы защиты против бактериологического оружия. Толчком к этим исследованиям послужил малоизвестный инцидент. Однажды на Кавказе войска СС отказались перейти в наступление, потому что, по слухам, перед ними находилась зона, где свирепствовала чума. Это был, возможно, единственный случай отказа эсэсовцев от выполнения приказа.

Люди использовались для производства вакцин; в Бухенвальде заключенным прививали тиф, чтобы затем использовать их в качестве "резервуаров" для вирусов. В Дахау изучалась малярия, и посредством специально выращенных комаров было заражено более тысячи человек, выбранных из числа польских священников. В сентябре 1943 года на Восточном фронте разразилась эпидемия инфекционной желтухи (было зарегистрировано за один месяц 180 тыс. случаев). Опыты по ее лечению проводились в Освенциме и Заксенхаузене на евреях из польского движения Сопротивления.

Заключенные использовались и во множестве других исследований. В их числе: испытание новых лекарств; опыты, связанные с питанием (Исключительно болезненными были эксперименты по лишению подопытных заключенных пищи и воды, проведенные в Дахау. Известен случай, когда в этих целях использовались два подростка 16 и 17 лет) и с концентрированной пищей в Ораниенбурге; применение искусственных гормонов в Бухенвальде; антигангренозная сыворотка, гематологические и серологические эксперименты, испытание мази для лечения фосфорных ожогов, искусственное вызывание флегмон, нарывов и заражения крови в Дахау; испытание сульфамидов, хирургические эксперименты на костях, нервах и мускульных тканях. Проверялись методы умерщвления посредством инъекций фенола, вызывавших мгновенную смерть; использование пуль, отравленных аконитином (существуют ужасающие клинические описания результатов использования отравленных пуль); шел поиск методов очистки отравленных газами вод; изучение алкалоидов и неизвестных ядов; на заключенных проверялись таблетки, предназначенные для самоубийства руководящих деятелей; проводились опыты по использованию боевых отравляющих газов, иприта и фосгена.

Проводились эксперименты по разработке средств стерилизации, призванных обеспечить постепенное исчезновение порабощенных народов или по меньшей мере резкое сокращение их воспроизводства после окончательной победы нацистов, которая превратила бы их в безраздельных хозяев Европы. Характерно в этом отношении адресованное Гиммлеру письмо доктора Покорного, в котором сообщалось о положении дел в разработке медикаментозных средств стерилизации: "Если бы нам удалось как можно быстрее организовать производство разработанных нами медикаментов, которые сравнительно быстро приводят к стерилизации человека, мы получили бы в свое распоряжение новое и очень эффективное оружие. В Германии находится в настоящее время 3 млн. пленных большевиков. Можно себе представить, какие широкие перспективы открывала бы возможность их стерилизации, которая прерывала бы их размножение, не лишая трудоспособности. Доктор Мадаус установил, что сок растения каладиум сегуинум, введенный в виде раствора или путем инъекции, вызывает через определенный промежуток времени у некоторых животных, причем не только у самцов, но и у самок, стойкую стерильность".

Поскольку воздействие сока этого тропического растения замедлено, а его выращивание в наших условиях затруднено, доктор Брак разработал более простой способ (Было проведено также много опытов с использованием хирургических методов, прямого впрыскивания ядовитых веществ, инъекцийСоглашение было разослано внешним службам только 8 августа, но это никак не отразилось на последовавших событиях): стерилизацию при помощи рентгеновских лучей. Используя для опытов заключенных, Брак установил, что окончательная стерилизация достигается при помощи местного облучения силой в 500-600 рентген (R-Рентген: единица измерения излучения, рассматриваемого с точки зрения биологических возможностей его поглощения) в течение двух минут для мужчин и силой в 300-350 рентген в течение трех минут для женщин.

Трудность состоит в том, чтобы производить эту "терапевтическую операцию" без ведома пациентов. У Брака возникла тогда гениальная идея, которой он спешил поделиться со своим "высокочтимым рейхсфюрером".

Наиболее удобный способ проведения этой процедуры мог бы состоять в том, чтобы пациента направляли к определенному окошечку, где просили бы ответить на несколько вопросов или заполнить какой-то формуляр в течение двух-трех минут. Лицо, сидящее с другой стороны окошечка, управляло бы аппаратом так, чтобы одновременно были пущены в ход две лампы (излучение должно осуществляться с двух сторон).

Установка, имеющая две лампы, могла бы стерилизовать за день 150-200 человек, следовательно, 20 установок могли бы стерилизовать от 3 до 4 тыс. человек в день.

Неудачи в войне и ее конец, не совпавший с предсказаниями Гитлера, не позволили нацистам осуществить эту программу научного геноцида. Однако на стадии подготовки все уже было решено и можно с уверенностью сказать, что, не будь неудачного для нацистов исхода войны, они применили бы запланированные меры.

"Отбор" несчастных кандидатов в человеческий материал для опытов был поручен политическим отделам лагерей, то есть гестапо. Одного знака, слова, крестика, поставленного в списке заключенных сотрудником гестапо, было достаточно, чтобы отправить молодого, сильного парня в камеру низкого давления, где уже через несколько часов он будет выплевывать кусочки своих легких, или полную жизни юную женщину к медику, который стерилизует ее при помощи сильной дозы смертельно опасных лучей.

Иногда в приказах Гиммлера, обращенных к его агентам в лагерях, предписывалось выбирать, например, польских участников Сопротивления для опытов, связанных с инфекционной желтухой в Освенциме, или русских офицеров, известных своей сопротивляемостью к холоду, для работ Рашера в его морозильных бассейнах в Дахау.

Гестапо проводило также "отбор" анатомических экспонатов по заявкам нацистских институтов. Концлагеря превратились в своеобразные источники экспериментальных материалов, и в этом виде деятельности нацисты достигли ужасающих вершин абсурда. Она напоминала некий марионеточный пароксизм, в псевдонаучном стиле некоторых фильмов ужасов, где сумасшедший ученый убивает несчастную жертву, чтобы заняться безумными исследованиями. Официальная переписка, посвященная этим поставкам, кажется просто невероятной.

Первый пример относится к периоду разработки программы эвтаназии, то есть к тому времени, когда объектами экспериментов были сами немцы.

В Берлине существовал тогда научно-исследовательский институт под названием "Институт кайзера Вильгельма", имевший три филиала: в Мюнхене, Геттингене и Дилленбурге. Последний из филиалов возглавлял доктор Халлерворден. Однажды доктор Халлерворден узнал, что некоторых больных будут умерщвлять при помощи окиси углерода, и тут же сообразил, как из этого извлечь выгоду. Он разыскал ответственных за эту грязную работу и обратился к ним, по его словам, со следующим предложением: "Послушайте, друзья мои, если вы собираетесь убить всех этих людей, то сохраните хотя бы их мозги, чтобы ими можно было воспользоваться". Меня спросили: "И сколько же мозгов вы сможете изучить?" "Неограниченное количество, - ответил я, - чем больше, тем лучше"".

Позднее он доставил им все необходимое, включая инструкции по сохранению и перевозке "продукта". Доктор Халлерворден рассказал также, каким образом все это проделывалось.

"В большинстве этих учреждений остро не хватало врачей; поэтому, то ли из-за перегрузки работой, то ли из-за равнодушия, они не обращали внимания на подбор санитаров и медсестер. Если кто-то казался санитарам больным или "подходящим", его тут же включали в список и отправляли к месту уничтожения. Самым отвратительным здесь было вошедшее в привычку бессердечие младшего персонала. Часто они включали в списки тех, кто им просто не нравился".

Институт кайзера Вильгельма располагал теперь таким количеством мозгов, которое ему не под силу было изучить, и доктор Халлерворден считал, разумеется, будущее науки обеспеченным благодаря нацизму.

Второе дело, которое является логическим завершением нацистского подхода к "научным" казням, относится к 1941 году. На этот раз нацисты не удовольствовались экспериментированием на трупах людей, приговоренных к смерти, как это делал Халлерворден, но решили убивать людей только для того, чтобы использовать их тела как учебный материал.

После аннексии Эльзаса немцы захватили медицинский факультет Страсбургского университета и поставили во главе его одного из "своих", штурмбаннфюрера СС доктора Хирта, который организовал там преподавание медицины в соответствии с нацистскими канонами и любимым коньком которого был, естественно, расовый вопрос. Хирт задумал создать в Страсбурге уникальную по своему богатству коллекцию еврейских скелетов и черепов. И он написал об этом Гиммлеру, к которому сходились все подобные просьбы.

"У нас имеется, - писал профессор, - почти полная коллекция черепов всех рас и всех народов. А вот по еврейской расе мы располагаем слишком малым числом черепов, чтобы сделать на основе их изучения окончательные выводы. Война на Востоке дает нам возможность восполнить этот пробел. Что касается еврейско-большевистских комиссаров, с их характерными, предельно отвратительными чертами деградирующего человечества, мы будем иметь возможность, располагая их черепами, получить конкретный научный документ".

Было условлено, что в будущем советские комиссары-евреи должны захватываться живыми и передаваться военной полиции, которая и обеспечит их содержание до прибытия специального представителя. Последний сфотографирует их, проведет определенную серию антропологических измерений, получит необходимые данные о их социальном положении и происхождении, после чего пленный будет убит, а его голова отправлена в Страсбург.

"После казни этих евреев, - пишет Хирт, - их головы должны оставаться в целости. Наш представитель отделит голову от туловища и направит ее куда следует в специальном герметически закупоренном жестяном ящике. Он будет наполнен жидкостью, обеспечивающей сохранность головы в хорошем состоянии".

В порядке выполнения этих инструкций Страсбургский университет получил тогда много странных посылок.

Но в скором времени Хирт уже не удовольствовался головами, потребовал высылать ему целые скелеты, причем не только скелеты "еврейско-большевистских комиссаров". Концлагерь в Освенциме получил приказ отправить ему 150 скелетов. Поскольку лагерь не располагал возможностями проводить надлежащую обработку скелетов, а Хирту нужны были также измерения, сделанные на живых телах, было решено, что самым простым выходом будет пересылка живых "объектов" в лагерь Натцвейлер, расположенный недалеко от Страсбурга. В июне 1943 года 115 человек, "отобранных" гестапо в Освенциме, прибыли в Натцвейлер. В августе прибыло еще 80. Гауптштурмфюрер СС Крамер, работавший до этого во многих лагерях и закончивший свою карьеру комендантом лагеря в Берген-Бельзене, где он заслужил прозвище "бельзенского зверя", взялся казнить несчастных, выбрав в качестве средства уничтожения цианид, поскольку при этом оставались в целости тела. Таким образом, Хирт получал трупы на столы вскрытия еще теплыми, чем был очень доволен. Его анатомическая коллекция заметно увеличилась. Когда американские и французские части приблизились к городу, нацисты заколебались, так как в холодильных шкафах университетского морга содержалось еще 80 трупов, которые, попав в руки союзников, становились опасными свидетельствами. Хирт срочно запросил инструкции. Должен ли он сохранять коллекцию в целости? Уничтожить ее частично или полностью? Было решено очистить скелеты от плоти, чтобы сделать их неузнаваемыми, и заявить, что эти трупы были оставлены французами. В конце концов 26 октября генеральный секретарь "Аненэрбе" Зиверс, который самым внимательным образом следил за развитием событий, заявил, что коллекция рассредоточена. Но информация оказалась ложной. Помощники Хирта не успели расчленить трупы достаточно быстро, и, когда части союзников вошли в Страсбург, они еще хранились в "резервных складах" Хирта. Страшный склад был обнаружен воинами Второй французской бронетанковой дивизии. Хирт бесследно исчез. Его судьба навсегда осталась загадкой. Он стал одним из немногих нацистских экспериментаторов, которым удалось ускользнуть от розысков и не присоединиться к своим коллегам, представшим перед судом в Нюрнберге на "процессе медиков".

Может быть, под чужим именем он ведет тихую жизнь сельского медика в каком-нибудь отдаленном районе или выполняет трудные обязанности участкового врача в каком-нибудь городке, выслушивая своих больных с тем же самым тщанием, с каким составлял свою коллекцию.

Возможно, ему приходится лечить евреев, что должно будить в его душе, несмотря на прошедшие годы, некие тревожные реминисценции...

4. Гестапо действует по всей Франции

В Париже, как и во всей оккупированной Европе, Гиммлер проводил свою особую политику. По словам Кнохена, она "была совсем не такой, как политика Риббентропа или Абеца". Политика Абеца в бытность его послом ориентировалась целиком на Лаваля. И когда Абец вдруг начинал превозносить Деа, это было не что иное, как маневр с его стороны с целью "подтянуть" Лаваля, возбудив его зависть, хотя Абец прекрасно понимал всю ограниченность такого маневра, поскольку Деа не пользовался во Франции ни малейшей популярностью. Абец исходил при этом из долгосрочных перспектив. Он рассчитывал с помощью Лаваля склонить французов к всестороннему сотрудничеству.

Цели Гиммлера были более конкретными. Он хотел как можно быстрее добиться активного, главным образом военного, сотрудничества и уж если не вступления правительства Виши в антибольшевистский союз, то по меньшей мере создания нескольких дивизий войск СС для участия в войне на русском фронте. Он учитывал при этом последние события на Востоке, где в зимней кампании вермахт потерял более миллиона солдат. Пополнение армии стало настоятельно необходимым, поскольку положение на фронте вряд ли могло быть восстановлено в результате летней кампании. К тому же, создавая столь необходимые рейху дивизии и ставя их под знамя войск СС, Гиммлер увеличивал мощь этих войск и продвигался к тайной цели своей жизни - стать верховным командующим действующей армии.

Именно в этом духе он дал указание Обергу максимально поддерживать пронацистские политические движения. Политика Гиммлера увенчалась первым успехом, когда 7 июля 1941 года Делонкль организовал совещание руководителей пронацистских партий (В этом совещании, проходившем в отеле "Мажестик", полностью занятом германскими службами, участвовали Делонкль, Дорио, Деа, Константини, Клементи, Буассель и Поль Шак. Первые добровольцы были собраны в Версале 27 августа 1941 года. И именно там, приехав на подъем флага, Лаваль чуть не стал жертвой покушения, которое совершил Поль Колет), где как раз и был создан "Антибольшевистский легион", позднее получивший название "Легион французских волонтеров" (ЛФВ). Это формирование возникло без участия посольства, которое в лице советника Вештрика продемонстрировало довольно прохладное к нему отношение, поскольку речь шла не об инициативе правительства Виши, которому и без того приходилось навязывать свою волю. Легион был официально признан лишь через 19 месяцев декретом Лаваля от 11 февраля 1943 года.

Оберг строго следовал политической линии Гиммлера. "Для него, - скажет впоследствии Кнохен, - Дарнан и Дорио подходили больше, чем Лаваль". И он достигнет своей цели летом 1942 года, когда начнется набор в войска СС на территории Франции.

Несмотря на такое различие взглядов, а может быть именно благодаря ему, Оберг и Абец жили душа в душу; каждый из них работал в своей собственной сфере, причем Абец единолично контролировал "высокую политику" на правительственном уровне.

Оберг тесно сотрудничал и с Штюльпнагелем. Он уже служил под его началом в 1918 году. В Париже он был подчинен ему по административной линии в вопросах вооружения и личного состава. Но в вопросах деятельности полиции он получал директивы только от самого Гиммлера.

По прибытии в Париж Оберг разместил свою резиденцию на бульваре Ланн, 57, где он и жил до последних дней. Его личный штаб состоял из двух адъютантов, Хагена и Бека (последний был заменен в феврале 1943 года Юнгстом), шести младших офицеров, двух секретарей-машинисток и трех телефонисток.

Свою деятельность Оберг начал с реорганизации подчиненных ему полицейских служб. Он получил для этого особые полномочия, которые можно резюмировать следующим образом. Верховное руководство мерами по безопасности и репрессиям было сосредоточено в Париже. В случае конфликта с военными властями (Штюльпнагель) и ведомством иностранных дел (Абец) Оберг мог опротестовывать их решения перед Гиммлером. В случае серьезных событий он обладал всеми полномочиями, чтобы "обуздать" любыми средствами не только "отдельных лиц", представляющих опасность для Германии, но и целые "группы и партии".

В качестве верховного руководителя сил СС на французской территории он мог использовать для репрессивных операций любые подразделения СС, а также французов, завербованных в силы СС. Кроме того, он имел возможность пользоваться услугами военизированных и коллаборационистских формирований. Эту карту Оберг использовал очень широко. Он не забыл уроков захвата власти в Германии и старался поэтому поддерживать группы, формировавшиеся по образцу СА или СС, не понимая, что эти движения представляли собой часто предприятия усовершенствованного "рэкета", позволявшие всякого рода проходимцам получать огромные субсидии, ограничиваясь взамен созданием полуфиктивных мелких групп.

Те же цели преследовала организованная Гейдрихом встреча Оберга с представителями французского правительства Рене Буске и Жоржем Илэром, специально вызванными в Париж, чтобы договориться о мерах, которые надлежало принять правительству Виши. Речь шла о передаче власти во французских полицейских службах руководителям пронацистских партий. В начале мая Рене Буске уже обсуждал с Гейдрихом своевременность этих мер и добился от него отсрочки. Он вновь решительно протестовал против предложения немцев убедить их отказаться от этих мер. Буске заверил, что в обмен французская полиция обязуется поддерживать порядок и пресекать подрывную деятельность, которая, по его мнению, была скорее "антинациональной", нежели антигерманской. Его целью была отмена "Кодекса заложников", принятого 30 сентября 1941 года. Начались переговоры с Обергом для определения формул совместной декларации, которая составила бы основу отношений между двумя полициями и разграничивала бы их сферы деятельности.

Они чуть было не сорвались из-за гибели Гейдриха, который должен был вернуться в Париж и, как надеялись участники переговоров, утвердить условия соглашения. С его смертью все было поставлено под вопрос. Установки, с публикацией которых Гейдрих согласился временно подождать, были переданы Лавалю. Одновременно коллаборационистские партии, особенно партия Дорио, развязали бешеную кампанию нападок на правительство Виши, обвиняя его в печати и на митингах в мягкости, трусости и даже в сговоре с врагами "Европы" (то есть нацистов), открыто приписывая Буске стремление защитить евреев, франкмасонов и т.д.

Несмотря на эти атаки, направляемые службами СС из Парижа, переговоры продолжались. Они завершились 29 июля так называемым "соглашением Оберга - Буске", как окрестил его Кнохен. Речь действительно шла о соглашении, окончательный текст которого был утвержден, по словам самого Буске, после того, как ему удалось добиться некоторых изменений.

Как только условия соглашения были окончательно одобрены, его обнародовали. "На банкете, состоявшемся у меня дома, - сказал Оберг, - мы, то есть Буске и я, зачитали в присутствии районных префектов и полицейских чинов подготовленный нами документ" (Господин Буске уточнил в разговоре со мной, что споры продолжались до самого последнего момента. Когда французские и германские гости Оберга начали уже съезжаться, генеральный секретарь полиции пытался вырвать у него несколько последних уступок. Из-за этого гости были приглашены к столу с опозданием на целый час).

В том виде, в каком соглашение было зачитано в тот день, оно выглядело как победа Буске, поскольку в нем закреплялось строгое ограничение функций германской полиции и почти полная независимость французской. Оно включало чрезвычайно важный пункт, благодаря которому можно было думать о смягчении репрессий, особенно об отказе от практики казней заложников. Уточнялось, в частности, что от французской полиции никогда не будут требовать содействия в подборе заложников и что задержанные ею лица ни в коем случае не могут стать объектом репрессивных мер со стороны германских властей. Французские граждане, виновные в совершении политических преступлений, и уголовники будут подвергаться судебным преследованиям и наказаниям по французским законам и по приговору французских судов. Только непосредственные участники покушений, направленных против германской армии и оккупационных властей, могут быть востребованы германской полицией. Лица же, арестованные немцами, также не должны ни в коем случае быть объектом внесудебных репрессий или использоваться в качестве заложников.

Можно понять законную гордость, которую испытал в этот момент генеральный секретарь французской полиции. Соглашение было направлено всем руководителям французских полицейских служб и всем начальникам постов сыскной полиции СД и службы порядка. После вступления немцев в южную зону соглашение было подтверждено 18 апреля 1943 года (Полный текст этого соглашения мы помещаем в Приложении. Насколько мне известно, он никогда не публиковался), чтобы его можно было применять на вновь захваченных территориях. Это было второе соглашение Оберга - Буске. В этом втором варианте были воспроизведены наиболее важные пункты предыдущего и еще раз повторено положение, согласно которому французские граждане, арестованные французской полицией, передавались французским судам и судились по французским законам.

Увы, эти многообещающие пункты были просто красивыми словами. Соглашение, торжественно обнародованное 29 июля 1942 года, отнюдь не дало тех результатов, которых от него были вправе ожидать, и не помешало казням заложников. Что же происходило в действительности?

С 29 июля 1941 года (Соглашение было разослано внешним службам только 8 августа, но это никак не отразилось на последовавших событиях) немцы в соответствии с документом, подписанным Обергом, могли арестовывать или требовать выдачи французского гражданина только в том случае, если дело шло о прямых акциях, направленных против оккупационных войск или властей. К тому же требовалось доказать виновность этих граждан и передать их дело в суд. Практически это означало ликвидацию системы заложников.

Вскоре трагические события позволили понять, чего на деле стоили эти обещания. 5 августа, то есть через семь дней после публикации соглашения Оберга - Буске, три человека, укрывшись за живой изгородью стадиона Жан-Буэн в Париже, бросили две гранаты в группу из 50 германских солдат, тренировавшихся на беговой дорожке. 8 человек было убито, 13 получили ранения. Это было прямое покушение на солдат оккупационных войск, точно оговоренное в соглашении. Гестапо провело расследование и довольно быстро определило имена покушавшихся. Ими оказались венгр Мартунек и румыны Копла и Крациум. Они были арестованы 19 октября 1942 года и расстреляны 11 марта 1943 года после осуждения германским военным трибуналом. Однако уже 11 августа парижские газеты опубликовали обращение к жителям города, где сообщалось, что "93 террориста, сознавшиеся в совершении актов терроризма или в содействии им", были расстреляны сегодня утром. Сообщение было подписано именем ОБЕРГ.

Эта казнь заложников была явным нарушением соглашения, подписанного всего 13 дней назад.

11 августа, между 7 и 11 часами утра, 88 человек (а не 93) были действительно расстреляны у Мон-Валерьен. 70 из них были французами, 18 - иностранными гражданами. Только трое были арестованы гестапо, 67 других были схвачены французской полицией, то есть специальными бригадами полицейской префектуры. Лишь 9 участвовали в акциях против германских войск: трое пытались организовать крушение поезда, в котором ехали отпускники, четверо участвовали в повреждении германской телефонной линии, еще одни стрелял в немецких солдат и последний подложил взрывное устройство в увеселительном заведении, посещавшемся оккупантами. Только один из расстрелянных был осужден германским военным трибуналом. Это был Дирье, приговоренный к смертной казни 27 июня 1942 года трибуналом города Эпиналь.

Если даже исключить 18 иностранцев, арестованных французской полицией за политическую деятельность и переданных немцам, трех французов, схваченных гестапо, девятерых участников покушений и единственного осужденного, и то останется 57 французов, не участвовавших ни в каких прямых акциях против немцев и расстрелянных в тот день в качестве заложников, что явилось вопиющим нарушением соглашения от 29 июля. Все они были арестованы французской полицией по политическим мотивам: за нарушение декрета от 26 сентября 1939 года, объявившего о роспуске коммунистической партии, за изготовление, распространение или просто чтение листовок, за укрывательство коммунистов, работавших в подполье, и т.д. Эти акты были нарушением действующего французского законодательства. К ним французским судом должен быть применен французский закон, как и предусматривало соглашение. Среди них были люди, совершившие и совсем незначительные проступки: Этис был арестован как "симпатизирующий коммунистам", а также за то, что он покормил бежавших из компьенского лагеря; Филлатр - за то, что одолжил свой велосипед члену компартии; Скордиа - по "подозрению" в том, что поддерживал отношения с членом специальной организации компартии. Арестованные задолго до покушения, они никак не могли в нем участвовать. Двое из них были арестованы после заключения соглашения Оберга - Буске: Дешансье, схваченный 1 августа, и Бретань - 3 августа. И тем не менее они были переданы гестапо. Наконец, пятеро из расстрелянных еще 10 августа находились в руках французской полиции: Боатти, содержавшийся в тюрьме "Френ" Жан Компаньон, Анри Добеф и Франсуа Вутер, которые сидели в камере при полицейской префектуре и были выданы немцам 10 августа для того, чтобы быть расстрелянными следующим утром, и Рен, арестованный специальной французской бригадой 18 июня и привезенный в форт Роменвиль 10 августа.

Эти люди находились в руках французской администрации. Она могла их осудить, интернировать в соответствии с опубликованными ею текстами законов. Один из них был даже осужден и находился в принципе под защитой французской тюремной администрации: Луи Торез, арестованный в октябре 1940 года и осужденный к 10 годам тюрьмы за распространение листовок. Сперва заключенный в тюрьму, затем интернированный в лагере Шатобриан, он был передан немцам и направлен в лагерь в Компьене, из которого ухитрился бежать 2 2 июня 1942 года. 10 июля он был арестован специальной бригадой и вновь передан в руки немцев в конце июля.

Таким образом, 57 французов, арестованных за свои убеждения, погибли от немецких пуль именно в тот момент, когда Рене Буске поверил, что добился ликвидации "Кодекса заложников".

Приняло ли правительство Виши какие-либо ответные меры против этого грубейшего нарушения только что подписанного соглашения? Поняло ли оно по меньшей мере, что подпись и слово Оберга не имеют никакой цены и что гестапо намерено действовать, как ему заблагорассудится, продолжая усиливать террор?

Представляется, что трагедия 11 августа не оказала никакого влияния на позицию правительства, поскольку в 1943 году оно пошло на возобновление соглашения. Этот документ, конечно, следует рассматривать с точки зрения вишистской линии на "французский суверенитет", то есть на эту карикатуру власти, которой было достаточно для счастья заседавших в правительстве Виши людей.

Оберг, как и раньше, продолжал издавать приказы о казнях заложников. Многие французы, арестованные специальными бригадами французской полиции, регулярно передавались гестапо. 19 сентября, то есть менее чем через два месяца после опубликования соглашения, Оберг поместил в парижской прессе сообщение о том, что в порядке репрессий за покушение, совершенное 17 сентября в кинотеатре "Рекс" в Париже, будет расстреляно 116 заложников. Это была самая массовая казнь, какую когда-либо видела Франция. 116 заложников были действительно расстреляны 21 сентября (46 в Париже и 70 в Бордо).

Обстоятельства казни ничем не отличались от условий расправы 11 августа. В Париже из 46 расстрелянных заложников только один был осужден германским трибуналом и ни один не участвовал в покушении.

Генеральный секретарь полиции мог сколько угодно расхваливать свой успех, но на деле соглашение Оберга - Буске не дало никаких серьезных результатов.

Примерно в те же дни, когда проходили эти бесполезные переговоры, Оберг приступил к реорганизации своего управления. Все полицейские службы были разделены на две большие ветви: полицию порядка (орпо), работавшую в форме, и сыскную полицию (сипо-СД). Руководитель второй ветви Кнохен разделил ее на две группы с распределением обязанностей между ними в соответствии с концепцией работы полиции, принятой в Берлине. Первая группа отвечала за обеспечение внутренней безопасности во Франции. Вторая составляла службу политической разведки и контрразведки и охватывала слежкой Францию, нейтральные страны и Ватикан. Только первая группа имела право производить аресты. Ее центральный исполнительный орган размещался на улице Соссэ, а его работники подбирались из гестаповцев.

Главным органом второй группы для Франции оставался III отдел руководства сипо-СД в Париже. Разделенная в свою очередь на четыре группы, эта служба занималась сбором общей информации о внутреннем положении Франции. Ее четвертая группа, обозначаемая буквой Д, также делилась на пять подгрупп, работавших по следующим направлениям:

I - продукты питания и сельское хозяйство;

II - торговля и товарообращение;

III - банки и биржа;

IV - промышленность;

V - трудовые резервы и социальные вопросы.

Руководитель третьего отдела Маулац был человеком необычайно искусным. Высокообразованный, элегантный, светский человек, он умело устанавливал полезные связи, посещал салоны и превращал в информаторов просто поразительное число своих знакомых: крупных промышленников, дельцов, светских львов, банкиров и биржевиков, жен и любовниц политических деятелей и т.д. Такой-то директор банка осведомлял его о реальном состоянии руководства определенной компании, о распределении ее акций, о прочности ее позиций, о средствах установить над нею контроль. Эти услуги давали ему возможность реального участия в делах, где необходимо было только одно качество - не пугаться того, что иногда дурно пахнет. Такой-то руководитель процветающей "вертикальной" отрасли промышленности выкладывал ему подоплеку дел своих конкурентов, объемы их производств, возможности тех, кто пытался избежать реквизиций; при этом он надеялся, что сотрудничество в промышленности после германской победы, к чему он, естественно, стремился, будет ему полезным. Такой-то крупный коммерсант поставлял ему информацию о фирмах-конкурентах, контролируемых евреями, или указывал на спрятанное еврейское имущество, что позволяло ему занять важные посты в управлении конфискованными ценностями. Такая-то любовница политического деятеля передавала Маулацу откровения своего поклонника и сведения о его политических связях.

Маулац легко лавировал в этом странном и страшном мире. Он обожал светскую жизнь. Добываемые им сведения позволяли его хозяевам увеличивать требования к французской экономике. Когда кто-то утверждал, что поставка таких-то материалов достигла максимума возможного, он мог возразить с фактами в руках, что реальное производство сельскохозяйственной или промышленной продукции может быть поднято до такого-то уровня, что позволяет увеличить размеры реквизиций. Таким образом, движимые личным интересом почтенные друзья элегантнейшего Маулаца были его сообщниками в грабеже собственной страны.

И действительно, в это странное время часть "высших сфер" парижского общества представляла собой довольно гнусную картину.

Одновременно Оберг создал в своей резиденции на авеню Фош целый ряд новых служб. Каждая из них знаменовала новый успех полицейских служб в соперничестве с армией, поскольку вторгались они в области, составлявшие до того святая святых военной администрации. Так, у Оберга появилась новая служба политической разведки, созданная и вдохновляемая работниками СД (отдел VI); служба наблюдения за печатью, за литературой и искусством, за кино и театром; служба контроля католической и протестантской церквей; новая служба по борьбе с коммунистами; служба контрразведки во вражеских странах и служба разведки в нейтральных государствах. Все они были приданы второй группе служб Кнохена.

Кнохен пользовался полной поддержкой Гейдриха, что позволяло ему легко преодолевать все трудности. Смерть Гейдриха резко изменила ситуацию. Поскольку Кальтенбруннер мало интересовался делами полиции, Мюллер стал практически абсолютным хозяином внутри гестапо. Он рассылал точные директивы и требовал их неукоснительного исполнения. Кнохен пытался использовать во Франции гибкие методы, возможно более применяясь к обстоятельствам. Жесткие приказы Мюллера часто сковывали его, и иногда ему приходилось их намеренно игнорировать. Его независимый темперамент, развитое чувство собственного достоинства, внутренняя уверенность в том, что организация германской полицейской службы во Франции является его заслугой (чего нельзя было отрицать), - все это объясняет его позицию почти открытого неповиновения по отношению к Мюллеру.

⇦ Ctrl предыдущая страница / следующая страница Ctrl ⇨

МЕНЮ САЙТА / СОДЕРЖАНИЕ